Андрей Толубеев, актер БДТ (Санкт-Петербург), приезжал в город на вечер, посвященный памяти его отца – народного артиста СССР Юрия Толубеева.
Массовый зритель знает Толубеева-сына по многочисленным киноролям («Агент национальной безопасности», «Бандитский Петербург», «Два долгих гудка в тумане», «Убить дракона», «Андерсен. Жизнь без любви»). Летом прошлого года актера можно было видеть на гастролях БДТ в Самаре – в роли Арбенина в «Маскараде». Об отце, о театральной и писательской жизни говорил с народным артистом России, председателем Санкт-Петербургского отделения СТД Андреем Толубеевым корреспондент АКИ.
«Отец сбежал из Ленинграда»
– Можно начать с банального вопроса? К тому времени, когда Юрий Владимирович появился в Куйбышеве в составе «ленинградского десанта», вместе с Николаем Симоновым и Василием Меркурьевым, он уже закончил Ленинградский институт сценических искусств, успел поиграть в нескольких ленинградских театрах – какая нелегкая занесла его в Куйбышев?
– Я думаю, что здесь две причины. Я не думал на эту тему раньше, но многое понял, уже когда приехал в Самару. Отчасти, наверное, сбежал, потому что отец у него был офицером, из квартиры его выселили… Об этой трагической странице он рассказывал мало. Деда посадили, он был в ссылке, буквально перед войной отцу удалось вернуть его в Ленинград, и там он от блокады и умер, мой дед. Может быть, там сгущались еще какие-то тучи, и отец уехал подальше от Ленинграда. С другой стороны, думаю, они нашли общий язык с Николаем Симоновым. Отец с Симоновым дружили, но подробностей отец не рассказывал.
– Юрий Владимирович провел здесь, в Куйбышеве, два с лишним года – с конца 1931 до начала 1934. Как вы думаете, какую роль сыграл этот период в его творческом становлении?
– Да думаю, только хорошую, потому что такой друг – Николай Симонов! Как говорится, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Симонов для меня божество, в том веке он лучше всех артистов Петербурга-Ленинграда, выше всех на сто голов. Он был гением от Бога. Да, он мог играть плохо. Но чем отличается гений от середняка? Середняк играет всегда хорошо: высот не достигает и не падает. У Симонова был один грех – сами понимаете какой. Но тоже не от хорошей жизни, наверняка, потому что то, что ему давали и заставляли играть, нормальный человек играть не мог. Он и напивался. И я был на спектаклях, когда он был не в себе. Но когда он был в творческом ударе – это сравнить не с чем!
– В этом году БДТ был в Самаре с гастролями, и вы сами приезжали со спектаклем Чхеидзе «Маскарад». Какое впечатление оставил город?
– Очень театральный, мне кажется. Потому что я глубоко уверен и не скрываю того, что «Двенадцатая ночь» – плохой спектакль. В Самару его брали только потому, что шута играет Алиса Фрейндлих. Но нормальный зритель не примет этот спектакль вне зависимости от того, под какой маркой он приехал и с какими актерами. Как во всяком театре, у нас есть спектакли сильные, есть слабые.
«Основной вопрос – зачем мы живем?»
– До поступления в театральный вы закончили Военно-Медицинскую академию. Это попытка уйти от предначертанной судьбы?
– Нет, наоборот – было желание найти свою судьбу в изучении космоса. Все, что я мог сделать, я сделал.
– До этого об актерской профессии не задумывались?
– Нет, даже не думал. Настолько велика была страсть к познанию космоса. Я поступил на факультет авиационно-космической медицины, при этом не думая о медицине. А оказалось, что нужно быть прежде всего врачом. Поэтому я решил не пополнять ряды врачей не то что средних, а плохих.
– Вы пришли в БДТ в 1975 году – застали театр Товстоногова в расцвете?
– Нет, это уже не расцвет, это уже было такое плато… Я видел последний, самый лучший, на мой взгляд, спектакль Товстоногова – «Три мешка сорной пшеницы». В этом спектакле сыграл свою первую роль в БДТ Юрий Демич, переехавший тогда в Ленинград из Куйбышева.
– Как вы оцениваете состояние сегодняшнего БДТ по сравнению с тем, товстоноговским?
– Да даже сравнить нельзя! Что сравнивать, если после Товстоногова вообще любому режиссеру очень трудно было работать. И не потому, что другие менее талантливы, менее способны (тот же Темур Чхеидзе) – это не так. А потому, что артисты привыкли к другому пастуху. Когда новый пастух говорит «поверните налево», стадо еще подумает, еще травку пощиплет, переспросит. У нового главного режиссера Темура Чхеидзе одно с Товстоноговым вероисповедание – реалистический театр. Что касается других режиссеров, то тут театр очень сопротивлялся.
И потом, если нет главного режиссера, а он появился только полтора года назад, некому «коллекционировать» труппу. Каждый приходит и гнет в свою сторону. Так нельзя, театр так распадается, театр-дом во всяком случае. И никакой художественный руководитель, будь он даже такой замечательный, как Кирилл Лавров, удержать его так долго не может.– Власть театра над обществом в последние годы упала?
– Да, и причина – отсутствие идеологии, это плохо. Я не хочу настаивать на том, что идеология советского строя была лучшей в мире и самой человечной, но все-таки моральный кодекс строителей коммунизма – это на 90 процентов библейские заповеди. И что в этом плохого? Я за эту идеологию. И если ее отменять, то что вы взамен-то дадите?
– А в современном театре есть фигуры масштаба Товстоногова или приближающиеся к ним?
– Нет, не вижу. Есть талантливые люди, но масштаб другой. Скажем, Петр Фоменко – уже икона, действительно хороший режиссер. Но его космос, его театральная вселенная меньше, чем у Товстоногова. У Фоменко камерные спектакли, на малую сцену. И в этом малом пространстве он замечательно решает свои задачи. Его актеры приучены к малой сцене, они завораживают, а когда спектакль выносится на большой зал, он что-то теряет от этого.
Из современных совсем молодых имен меня больше всего убеждает Юрий Бутусов, петербургский режиссер, который теперь уже больше ставит в Москве. Мне кажется, он достоин целого театра, и такая возможность в принципе в Петербурге есть. Бутусов работал в театре Ленсовета, а после смерти Владислава Пази театр остался без художественного руководства. И если уж рисковать, то с Бутусовым. Мне нравится Семен Спивак, который в меру экспериментален и все-таки во многом исповедует театр человеческий и сострадающий. Есть талантливые люди, скажем, Андрей Прикотенко, но их иногда заносит, и они на таком языке начинают говорить! Когда нецензурная речь начинает заменять нормальный литературный язык – я этого не понимаю! Я вижу, что он талантлив и у него играют талантливые актеры, но литература, которую он ставит…
– Сейчас много говорят о консерватизме петербургского театрального мира, о том, что в этом городе плохо приживается новая драматургия. Вы согласны с этим?
– Согласен. Но я сам, будь у нас лейбористская, республиканская, демократическая и консервативная партия, вступил бы в консервативную, хотя никогда ни в какие партии не вступал и не вступлю. Я – за здоровый консерватизм. Потому что, если мы потеряем российский театр с его великолепными традициями, которому завидовал весь мир, это будет беда, равносильная потере значительной части национального самосознания.
В этом смысле для театра опасны люди, которые не хотят ни за что отвечать, а хотят только выражать самих себя, хотя они как личности могут быть мало интересны. Поиски и эксперименты не должны уводить нас от основного вопроса – зачем мы живем? Потому что очень многие эксперименты заканчиваются тем, что жизнь бессмысленна. А она же не бессмысленна? Сегодня я же не бессмысленно приехал? Я впервые прочел на публике свой рассказ, который написал давно. Я же не бессмысленно именно сегодня захотел этого? К отцу он не имеет почти никакого отношения. Он просто лежал в папке, я взял ее и не заметил этого.
«Поставят пьесу – напишу вторую»
– На вечере вы читали свои рассказы. Вы давно пишете?
– Нет, с тех пор, как начался весь этот облом, перестройка в государстве. Надо было как-то заполнять паузы в концертах, потому что одному было выгоднее работать, с партнером не брали. Для того, чтобы заполнить время, я выходил и читал свои монологи. Теперь уже написал две повести, пьесу, сказку… Сказку, жалко, я не прочитал. А потом переключился на хроникальную литературу, потому что люди уходят, надо задержать их на земле. Сейчас готовлю книгу, посвященную Владиславу Стржельчику. Думаю о другой пьесе. Я решил, что если где-нибудь поставят первую, напишу вторую. Пьеса «Александрия» была практически поставлена: я уже видел генеральную репетицию в Александринском театре! Но в этот момент приехал Валерий Фокин, принял театр и тут же снял спектакль. Сказал: это не наше направление. Пьеса идет в Московском центре культуры – небольшом полустуденческом театрике. Любопытно поставлена, решена как «Балаганчик» Блока в новом времени.
– То, что вы человек «от театра», помогает писать пьесы?
– Помогает. Только иногда теперь больше хочется писать, чем играть.
– Книга «Наполнение луной» – первая?
– Уже второе издание. Тираж за 2005 год ушел, еще один напечатали в 2006. Я за нее премию «Петрополь» получил в Питере.
Ксения Аитова
Агентство культурной информации, Самара, 01.02.2007